Почему Владимир Путин заговорил об экологии

Можно констатировать, что существенная часть российских элит наконец приняла факт, что угроза введения Европейским союзом в 2023–2025 гг. трансграничного углеродного регулирования (ТУР или EU CBAM — Carbon Border Adjustment Mechanism) — это всерьез и надолго. Цена ТУР для наиболее углеродоемких отраслей российской промышленности (металлургия, нефтехимия, цементная и алюминиевая промышленность и некоторые другие) оценивается компанией KPMG в 3,7–3,9 млрд евро в год. В этой связи не случайно, что в послании президента Федеральному Собранию РФ 21 апреля 2021 г. впервые были поставлены задачи по экологизации экономического развития и для борьбы с быстрыми климатическими изменениями:

• за предстоящие 30 лет накопленный объем чистой эмиссии парниковых газов в России должен быть меньше, чем в Евросоюзе;
• в 12 крупнейших индустриальных центрах страны объем вредных выбросов в атмосферу должен снизиться на 20% к 2024 г. (В тексте послания не говорится, по сравнению с каким годом; полагаю, отсчет будет вестись от начала Национального проекта «Экология», который стартовал 1 октября 2018 г. и должен завершиться 31 декабря 2024 г.);
• на основе прозрачного мониторинга распространить систему квотирования вредных выбросов на все проблемные по качеству воздуха города России;
• принятие закона, который установит финансовую ответственность собственников предприятий за ликвидацию накопленного экологического вреда, необходимо ускорить;
• поступающие в федеральный бюджет экологические платежи необходимо «окрасить».

Важно отметить, что многие из данных позитивных шагов, предусмотренных в послании президента, которые теперь подтверждены поручениями президента от 2 мая, ранее категорически отвергались на уровне правительства или/и крупного бизнеса, в особенности РСПП. Логично оценить как достаточность принятых решений, так и их созвучность мировой повестке.

Она вытекает из очевидной безнравственности и неэффективности «растворения» платежей, которые должны идти на компенсацию ущерба окружающей среде, в общих расходах федерального и региональных бюджетов. Аргументация ликвидации в 2000–2001 гг. системы государственных экологических фондов была достаточно примитивная и односторонняя: «не хватает денег на медицину». Хотя очевидно, что значительная доля пациентов оказывается в больницах как раз в результате загрязнения окружающей среды.

Вероятно, поводом для анонсированного возвращения к системе «прокрашивания» платежей за загрязнение окружающей среды стала авария на резервуаре № 5 дочерней компании «Норильского никеля», когда Минфин демонстративно подсуетился с принятием законопроекта, по которому все платежи за экологический ущерб должны поступать не в бюджет региона, где произошла катастрофа, а в федеральный бюджет. После принятия судебного решения по иску Росприроднадзора о выплате 146,2 млрд руб. «Норникелем» в федеральный бюджет и попыток администрации Красноярского края взыскать с «Норникеля» средства непосредственно для ликвидации последствий аварии, необходимость обеспечения здравого смысла стала очевидной. Во исполнение поручения президента целесообразно подумать о создании современного цивилизованного финансового инструмента, например, специального экологического фонда под управлением ВЭБ.РФ при участии Минприроды.

Потребность в такой системе стала очевидной еще со времени подготовки Года экологии в 2017 г. Тогда выяснилось, что достаточно сложная и неспособная противостоять давлению лоббистов крупных компаний система внедрения наилучших доступных технологий (НДТ) не привела к какому-либо существенному улучшению качества воздуха в крупных промышленных центрах России. Во многих случаях, особенно в малоконкурентных секторах, крупный бизнес под видом НДТ продавил уже существующие старые и грязные технологии. В результате НДТ вроде бы повсеместно и внедрили (например, в Челябинске), а качество воздуха лучше не стало. В результате бывший тогда губернатором Челябинской области Борис Дубровский и руководство регионального Министерства природных ресурсов и охраны окружающей среды начали добиваться внедрения системы квотирования выбросов в воздушную и водную среду, если и после внедрения НДТ кумулятивное загрязнение продолжает превышать установленные параметры.

Система квотирования выбросов впервые была внедрена в США в Законе о чистом воздухе (US Clean Air Act). Первоначально принятый в 1963 г. и измененный в 1965–1990 гг., он является одним из самых всеобъемлющих законов о качестве воздуха в мире. В России в 2019 г. был принят закон № 195-ФЗ «О проведении эксперимента по квотированию выбросов загрязняющих веществ», в соответствии с которым с 1 января 2020 г. по 31 декабря 2024 г. осуществляется квотирование выбросов на основе сводных расчетов в городских округах Братск, Красноярск, Липецк, Магнитогорск, Медногорск, Нижний Тагил, Новокузнецк, Норильск, Омск, Челябинск, Череповец и Чита.

И Минприроды, и крупный бизнес пытались отчитаться о решении проблем с качеством воздуха только внедрением НДТ в этих 12 городах. Но в соответствии с поручением президента в этих городах объем вредных выбросов в атмосферу должен снизиться на 20% к 2024 г. Хорошо, что позиция президента и администрации президента в этом принципиальном вопросе осталась неизменной.

В соответствии с поручением президента за предстоящие 30 лет накопленный объем чистой эмиссии парниковых газов в России должен быть меньше, чем в Евросоюзе. Но размер экономик многих стран ЕС, например Германии и Франции, в разы превышает размеры экономики России (вспомним попытку перегнать по ВВП Португалию около 20 лет тому назад), поэтому даже с учетом существенно большей эмиссии парниковых газов на единицу ВВП в России суммарный объем эмиссии парниковых газов в стране и так должен быть меньше, чем в 27 странах ЕС. Тем более, что слово «чистой» (эмиссии) вероятно подразумевает учет «экосистемных услуг» в углеродном балансе, который в России составляет от 30% (оценка по Национальному кадастру парниковых газов и модели РОБУЛ-М) до 85% (методики ВНИИЛМ и IIASA) от суммарных выбросов парниковых газов промышленностью, транспортом и ЖКХ в год. Доля лесов ЕС в поглощении парниковых газов составляет всего 7% от выбросов в странах ЕС. Поэтому вероятность выполнения такой формулировки поручения президента весьма высока, поскольку сама поставленная задача совсем не является суперамбициозной.

В то же время тезис многих руководителей крупного нефтегазового и угледобывающего бизнеса, так же как и озабоченных якобы «национальными интересами» чиновников, состоит в том, что «нам ничего делать не нужно, наши леса обеспечивают правильный национальный баланс углерода в стране», что с точки зрения действующих международных соглашений является передергиванием и свидетельствует об явном нежелании принять новые реалии. В этом плане характерно недавнее интервью совладельца компании «Лукойл» Л. А. Федуна https://www.kommersant.ru/doc/4584070, хотя вице-президенту частной компании должно быть как никому понятно, что покупка тех или иных товаров и услуг (в данном случае — углеродных лесных единиц сокращения выбросов, ЕСВ) на рынке является результатом согласия покупателя (в данном случае регуляторов и компаний стран ЕС) с рыночной ценой и качеством товара, а не результатом давления продавца, пытающегося установить нерыночную монопольную цену.

Действия Евросоюза по внедрению ТУР направлены в первую очередь на компенсацию углеродного налогообложения производителей внутри ЕС. Правила WTO разрешают вводить экологические платежи. И хотя основная цель ТУР — выравнивание конкуренции, это регулирование ведет к снижению выбросов, то есть к экологическому результату, что делает обращения в WТО малоперспективными. В любом случае любое признание (учет) российских лесных ЕСВ возможны только при ряде условий:

• реальные измеримые меры по увеличению энергоэффективности российской экономики, измеряемые в эмиссии CO₂ или углерода на единицу ВВП;
• учет только «добавленного улавливания углерода» выше т. н. «базовой линии» — то есть не все естественное поглощение углерода в реально неуправляемых лесах, а только то, что было получено в ходе специальных климатических проектов;
• реальная открытость информации по российским лесам и возможность ее аудирования третьей независимой стороной, в т. ч. объективность и проверяемость данных по пожарам в российских лесах.

Без серьезного реформирования российской экономики в направлении повышения ее энергоэффективности использовать наши естественные конкурентные преимущества невозможно. Не обязательно развивать только возобновляемые источники энергии (ВИЭ), но обязательно следует прекратить «отапливание Вселенной» российским ЖКХ. Не нужно копировать подходы и технологические решения Европейского союза, но наши действия должны быть измеримы, прозрачны и проверяемы третьей независимой стороной. Возможно даже частично продолжать использовать ископаемое топливо (в том числе экологически наиболее «страшный» уголь) в случае, если удельная и суммарная эмиссия парниковых газов сокращается и становится меньше; в соответствии с поручением президента — по сравнению с 2021 г. (в соглашениях в рамках UNFCCC указаны более ранние годы).

Разрушение основ вполне цивилизованного экологического регулирования России в 2000–2006 гг. с целью перехватить европейские инвестиции у стран Восточной и Центральной Европы, которые не могли снижать экологические стандарты ниже уровня директив ЕС, не сильно помогло росту российской экономики — инвестиции в Россию начали расти уже только после восстановления платежей за загрязнение окружающей среды, заблокированных в 2001–2003 гг. Бизнес в течение 20 лет так и не почувствовал необходимости научиться управлять полученной на залоговых аукционах собственностью с учетом экологических проблем и воспринимал низкие экологические стандарты производства как «тяжелое советское и постсоветское наследие», за модернизацию которого должно платить уже 30 лет не существующее государство и предыдущие собственники. Поэтому в ближайшие годы нам предстоит ускоренными темпами решать нерешенные проблемы и старой, и новой экологической повестки. Без этого не удастся обеспечить сохранение места и роли России в современной экономике, глобализация которой развивается, несмотря на ограничения, вызванные COVID-19.