Бывает, что совершенно безобидные слова сначала становятся сомнительными, а затем опасными, их подхватывают политические радикалы и с их помощью ведут людей к насилию. После войны нужно будет переработать политический словарь, чтобы случившееся никогда больше не повторялось.
Публикация подготовлена медиапроектом «Страна и мир — Sakharov Review» (телеграм проекта — «Страна и мир»). Программа Александра Морозова «Опасные слова» выходит в YouTube «Страны и мира» и как подкаст «Радио Сахаров».
Геополитика
Слово «геополитика» утвердилась в немецкой академической среде в конце XIX века. В то время в Европе парламентская демократия испытывала большие трудности и подвергалась критике политическими силами, которые стремились к становлению национальных государств на основе концепции органического единства. Тогда геополитика стала приобретать характер учения, которое предполагает не только бытование народа в его границах, но и концепцию жизненного пространства, на которую потом опирался немецкий нацизм.
Эта концепция возникла не в 1933 году, она присутствовала уже в начале XX века в трудах немецких профессоров. В своей первоначальной безобидной форме геополитика была чем-то вроде политической географии: одни народы жили и формировались вокруг больших рек, другие на побережьях, существование и политическая самоорганизация третьих зависела от горных хребтов, которые разделяли народы.
Однако уже примерно к 1916 году геополитика стала типом политического мышления, который направлен на экспансию.
В советский период «геополитика» представлялась частью «буржуазных учений», которые подвергались критике и не употреблялись в собственном словаре тогдашней политической системы. В 1990-е для официального политического языка тоже никакой «геополитики» не существовало. Россия пыталась сформировать суверенитет внутри своих границ, развивала международные контакты, вступала в союзы и международные организации, пыталась соответствовать утвержденным ими стандартам. Это получалось не очень хорошо, но общий вектор был таким.
В 1997 г. Александр Дугин издал книгу «Основы геополитики», в подготовке которой участвовал генерал Леонид Ивашов, ярый сторонник противостояния с НАТО, которое он описывал как главную угрозу для России. В то время Дугин и Ивашов воспринимались как маргиналы, ими мало кто интересовался.
Так продолжалось примерно до 2005 года.
Этот год стал поворотным в постсоветской политической системе: именно тогда Владимир Путин впервые публично заявил, что распад СССР был величайшей геополитической катастрофой XX века. Тогда же Кремль открыто и масштабно приступил к формированию нового дизайна политической системы. Были созданы Russia Today, молодежные кремлевские движения, начались поездки на Селигер. Тогда же была сформулирована первая программа патриотического воспитания, был утвержден День народного единства. В нем тоже содержался геополитический элемент: он был привязан к победе над Польшей в XVII веке.
Начался пересмотр государственной идеологии, который реализовывался в большой сети институтов.
Два года спустя Путин выступил со знаменитой Мюнхенской речью, которая распахнула дверь в официальное геополитическое мышление. Спустя семь лет аннексия Крыма развернула политический словарь, ставший официальной доктриной Кремля. Туда входят антизападничество, специфическое, весьма архаичное представление о суверенитете и перечень угроз для России, включая совершенно фантасмагорические: вмешательство в цивилизационный код, разрушение культурного ДНК и т. д. Весь этот богатый словарь сформировался запоследние 20 лет через поворотные события 2014 и 2022 годов.
Сейчас в России существует, наверное, уже несколько десятков кафедр и образовательных направлений, вназвании которых присутствует слово «геополитика». Они в значительной степени вытеснили традиционное преподавание международных отношений. Готовится целое поколение людей, мыслящих геополитически.
В числе теоретиков, которые приложили к этому руку, надо назвать Андрея Кокошина с его книгой о суверенитете и Вадима Цымбурского, автора статьи «Остров Россия». Для российского политического мышления было важным введенное им понятие «лимитрофов», которое сводится к следующему. Россия — большая, автономная, самостоятельная глобальная держава. Окружают ее «буферные государства», обладающие ограниченным суверенитетом.
Эта концепция быстро вошла в язык кремлевских политических менеджеров.
Геополитические представления формировали идею о неизбежном конфликте России с ее потенциальными врагами. Ими стали «англосаксы», «коллективный Запад», бюрократия Евросоюза и т д. Геополитическое мышление привело к тому, что Кремль стал конструировать воображаемые союзы, которые должны противостоять Западу, а окружающие Россию страны — мыслить как источник непрерывной угрозы, за которой стоит единая воля, направленная на то, чтобы причинить России ущерб.
Геополитический переход в мышлении Путина оказался поддержан и широкими кругами российской бюрократии. Теперь и она опирается на геополитическое представление о мире. Если когда-либо Россия получит второй шанс на демократизацию, на выход из конфликта с Украиной и другими странами, то слово «геополитика» вместе со всеми его институциональными последствиями должно быть полностью удалено из политического языка. Оно должно быть подвергнуто рефлексии и критике.
«Геополитика» и ее производные должны быть маркированы как слова, за которыми стоит экспансия насилия и большие бедствия для людей.
Зачем понадобилась анти-Россия
В последнее время во многих дебатах звучит слово «анти-Россия». Например, один из депутатов Молдовы во время подготовки к референдуму о евроинтеграции страны возмутился, что некие силы стремятся сделать из Молдовы анти-Россию № 2. До этого президент Казахстана Касым-Жомарт Токаев говорил, что Казахстан — это не анти-Россия. В тот момент обсуждалось, примкнет ли Казахстан к санкциям против России в связи с агрессией.
Интересна генеалогия этого слова. В 2021 году Владимир Путин опубликовал статью, ставшую очень известной: о триедином белорусском, украинском и российском народе. Эта статья, как потом выяснилось, была идеологическим фундаментом, обоснованием последующей военной агрессии. В этой статье Путин употребляетслово «анти-Россия» восемь раз. Откуда он его взял?
В 2011 году «Эксмо», издающее массовую литературу, начало выпускать серию книг под названием «Проект анти-Россия». Это были воспоминания разведчиков, переиздания политических мемуаров. Тогда выходило довольно много книг типа «ЦРУ против СССР». Они рассказывали, как за рубежом конструировался всемирный заговор против СССР, а в дальнейшем против России. Многочисленные мемуары подтверждали эту идею.
Этот проект стал продолжением серии интеллектуальных событий: в 2005 году вышла первая книга под названием «Проект Россия». Она была окутана мраком тайны: ее авторы были неизвестны. Но книга широко распространялась. Издатели разослали ее фельдъегерской почтой по госучреждениям и редакциям. Она продавалась в книжных ларьках российских аэропортов. Когда вышло уже четыре книги, стало известно, что один из авторов — Юрий Шалыганов. Его биография неизвестна; он зарегистрировал собственный Институт стратегической безопасности и был председателем московского отделения Союза садоводов России.
«Комсомольская правда» писала, что Шалыганов служил в КГБ. Он выступал как консервативный интеллектуал.
Эта книга предлагала российской бюрократии восстановить концепцию российского имперского национализма и была воспринята ею весьма серьезно. Ее читали, над ней думали, в ней видели обоснование нового путинского курса. Тогда, в 2005 году, существовал своего рода интеллектуальный рынок, на котором обсуждались новые национальные идеи для России. Первый замруководителя администрации президента Владислав Сурков предлагал «суверенную демократию», и вот в это же время какие-то, по всей видимости, отставники КГБ продвигали свой «Проект Россия». Издававшее их книги «Эксмо» затем начало издавать книги проекта «анти-Россия».
Когда в 2014 году в ставших неподконтрольными Киеву частях Донецкой и Луганской областей тоже закипела интеллектуальная жизнь, тамошние преподаватели вузов стали писать статьи, что Украина с самого начала мыслилась как проект антироссийский. Они стали часто употреблять это слово.
Много «научных» статей на эту тему выходило и в последующие годы, их мало кто читал (см., например, в «КиберЛенинке»).
В 2021 году, когда Кремль начал конструировать сценарии нападения на Украину и ее силовой разгром как государства, это слово пригодилось. Оно стало обоснованием агрессии.
Аналог такого концепта существовал и во франкистской Испании. После Второй мировой войны Франко со своим политическим режимом удержался у власти, и стало понятно, что он надолго. Испанские интеллектуалы стали обосновывать необходимость создания новой идеологии, которая бы показывала, что либеральных оппонентов, разрушающих традиционные ценности и угрожающих политической власти Франко, нужно уничтожить. Они назвали всех противников Франко анти-Испанией. Так что подобные концептуальные схемы легко переезжают из одного интеллектуального пространства в другое и могут легко подхватываться.
Конечно, в реальности никакой анти-России не существует.
Никто ее никогда не конструировал. Никто никогда не формулировал такой цели: создать анти-Россию. Все попытки описывать реальность при помощи такого конструкта — лишь следствие того, что политики, строящие тоталитарное государство, маркируют всех своих противников, всех несогласных с ними как врагов нации. Путин сделал это в 2021 году, обозначив так всех, кто имеет свое мнение, кто не приемлет диктатуру и военную агрессию.
Против Путина — значит, против России.
Нормализации не будет
В политическом словаре есть слова-метафоры, которые сразу себя подают как агрессивные, опасные. Например, «гидра контрреволюции» или «враг народа». Очевидно, эти выражения предполагают насилие, истребление противников. Гидре надо рубить головы, врагов народа — ставить к стенке.
А есть политические слова, которые кажутся совершенно невзрачными, безобидными, но их безобидность обманчива. Но они в определенном контексте становятся символами политики, которая делает жизнь человека невыносимой. Одно из таких слов — «нормализация».
В августе в России были объявлены иностранными агентами телеграм-каналы Brief и «Незыгарь», лояльные российской власти. Их читало российское чиновничество и бизнес. Многие считали, что за одним из этих каналов стоит пресс-служба премьера Михаила Мишустина, а за другим — люди, которых опекает Сергей Чемезов, один из влиятельнейших путинских соратников. В условиях агрессии, войны, в условиях, когда Кремль, очевидно, проводит совершенно людоедскую политику, читатели этих каналов — большая группа людей, которая стремится к «нормализации», желает ее.
Они хотят, чтобы интенсивность войны снизилась, затем прошли бы переговоры и жизнь снова вошла бы в «нормальное русло». Но тут те, кто хотел бы нормализации, обнаруживают, что происходит «негативная нормализация» (это примерно как «негативный рост» или «отрицательный взлет»).
«Отрицательная нормализация» — это на самом деле внезапный, шокирующий удар.
Политический язык обычно устроен так: есть радикальные тенденции с одного и другого края политического спектра, а в центре — ядро, которое стремится к здравому смыслу, к политике стабильности. И есть описание политического поля — рамка, в которой происходит политическая борьба. Например, во времена Горбачева политика описывалась как борьба реформистов с консерваторами внутри КПСС.
Похожий фрейм использовался и в 1990-е, при Борисе Ельцине, когда политика описывалась как борьба реформаторов и тех, кто желает возврата коммунизма. Такая рамка позволяла выстроить описание, доступное каждому потребителю.
В 2000-е годы, когда Владимир Путин и его окружение начали закрепляться у власти, узурпировать ее, эта рамка изменилась. Они стали представлять себя политическим центром, манипулируя тем, что с одной стороны, есть либералы, они уделяют слишком много внимания правам человека, желают слишком много свобод, что идет вразрез с интересами государства. С другого конца находятся радикалы, националисты, которые угрожают стабильности государства.
Эта схема позволяла постоянно создавать для большой группы людей обоснование, почему они должны поддерживать политический курс Кремля. Это курс на стабильность, которой угрожают с разных сторон.
Затем произошло следующее.
Путинизм постепенно смещался от центра, включал в себя радикальные идеи. Как минимум начиная с 2014 года это уже агрессивный режим, опасный для своих собственных граждан. Режим непредсказуемой политической воли. Но он продолжал создавать иллюзию, что находится в политическом центре, и что вокруг него возможна нормализация.
Сейчас те, кто долго работал в российской политике, сотрудничал с Кремлем, начинают задавать себе вопрос: «А существует ли вообще этот политический центр? Возможна ли нормализация?». Они жаждут нормализации. Ради нее они готовы отказаться от оценки войны, от оценки злодеяний, совершенных российскими политиками и военными. Они готовы сказать: давайте перевернем эту страницу, скорей бы прекращение огня.
Они думают, что после этого в России начнется процесс нормализации.
Закрытие телеграм-каналов, которые эти люди считали символами возможной нормализации, стало для них большим ударом. Теперь сторонники нормализации не могут говорить: «Раз такое можно писать, значит, не все потеряно. Значит, наверху есть люди, которые стремятся к нормальности, к политической нормализации». Этого больше нет.
У слова «нормализация» есть дурной привкус. Оно использовалось властями Чехословакии после того, как Пражская весна была раздавлена советскими танками и начался период, продолжавшийся около 20 лет. Компартия Чехословакии должна была примириться с чудовищными последствиями вторжения, давления на жизнь страны со стороны СССР. Этот политический период она называла «нормализацией». Поэтому в Центральной и Восточной Европе от этого слова веет запахом вторжения 1968 года.
Партия мира
В последнее время из разных источников мы постоянно слышим о возможных переговорах о мире. Откуда пошло выражение «партия мира»?
Политические историки хорошо знают, что была «партия мира» во время Гражданской войны в США. Есть «партии мира» в европейской политике. В современном значении это выражение оформилось во время войны США во Вьетнаме. В США были очень сильны антивоенные настроения.
Очень сильны были позиции «партии мира» в Европе и во всем мире в 2003 году, во время манифестаций против войны в Ираке.
Тогда социологию стали активно использовать как инструмент продвижения идей на политических рынках. Соцопросы стали важны для политического планирования и принятия политических решений. Но в современной России возможность зафиксировать общественные настроения при помощи социологических опросов — явная условность.
Во-первых, в условиях политической цензуры, тотального контроля граждане не отвечают на поставленные вопросы честно.
Во-вторых, не существует политического рынка, на котором эти данные могли бы быть использованы и могла бы быть проверена их достоверность.
В России социологические данные используются иначе: власть сама для себя активно проводит социологические замеры, чтобы административно манипулировать общественными настроениями. Сергей Кириенко создал машину контроля за настроениями через систему центров управления регионами, которые собирают и обрабатывают социологическую информацию, чтобы видеть, какие и где есть конфликтные точки, и принимать административные решения до того, как они превратились в реальные конфликты.
В этой перспективе нужно смотреть и на российские социологические опросы об отношении к войне, которые фиксируют «партию войны», «партию мира» и «болото» — лояльный центр, который не выказывает ясного отношения к перспективам мира или войны. Можно было бы подумать, что за сознание неопределившихся людей можно вести борьбу. По тогдашним оценкам и недавнему исследованию Russian Field выходит, что около трети респондентов хотят мира.
Но за этим желанием стоят разные условия перехода к миру. Многие полагают, что война должна закончиться на условиях Кремля. Другие — что мир может быть достигнут просто прекращением огня. Это «пацифисты», им достаточно, что огонь будет прекращен, а потом можно годами обсуждать политическое решение.
В число желающих мира входят и те, кто, как недавно писал социолог Алексей Левинсон, считают, что «раз уж мы воюем, надо довести дело до конца», то есть двигаться к миру, достигая военного результата. Число сторонников того, чтобы Россия добровольно вернулась к границам 1991 года и выплатила репарации за нанесенный ущерб Украине, далеко не треть и даже не 12%.
Теперь можно посмотреть, как общественные настроения представлены в политике. «Партией мира» называет себя «Яблоко», и она, очевидно, сейчас не в состоянии мобилизовать никакой электорат. Предполагается, что«партия мира» есть внутри российской политической верхушки. Больше всего говорят об этом ее противники, конспирологи: они постоянно ищут «глубинное государство», которое всем управляет, у них есть специфические настроения. Они предполагают, что в этой «партии» состоят влиятельные чиновники и крупные бизнесмены, например Олег Дерипаска, сказавший в Японии о необходимости скорейшего прекращения огня.
Это верхушка айсберга. Но никаких реальных оснований для того, чтобы фиксировать сейчас наличие «партии мира» в российской политической и экономической элите, у нас нет.
